Хорошо, где нас нет

Я мало читаю журналы. А вот тут глаз зацепился за название колонки Арины Холиной в журнале “Сноб” – “Когда икра не лезет в горло”. Просто стало интересно кому же это не нравится столь уважаемый предмет национальной гордости и просто вкусный продукт. Прочитал и подумал, что это и про некоторых из нас. Ведь уехали многие. Правда, лично я от своих друзей такого не слышал. Но верю, что такое может быть. По крайней мере, так могут выглядеть со стороны многие знакомые. Не всегда, не во всём и, возможно, не совсем так, но… что-то в этом есть.
Судите сами:

“Милый мой русский иностранец, увезший на чужбину в узелочке таинственную страсть, которая побуждает его с упоением читать любую новость о том, как же тут у нас в России гадко, бесчеловечно, грязно, вонюче, глупо
— У вас тут все омерзительно! Как вы тут живете? Люди — не люди, а отбросы, еда гадкая, словно из старых ботинок сделана, вино пахнет хлоркой, полицейские чисто бандиты…
— Простите, я забыла, как вас зовут?
— Алекс меня зовут, я из Сан-Франсиско, — отвечает добрый малый.
— А что там у вас было с полицейскими? — растерянно спрашиваешь ты, не понимая толком, как поддержать эту светскую беседу.
— Да ничего. Но я читал. Можно быть в курсе, не выходя из дома, все-таки 21-й век, — и смотрит так высокомерно, словно это у него 21-й век, а у тебя какой-нибудь 19-й. В лучшем случае.
Добрый малый — русский иностранец.
— Как тут все изменилось! — охает он, но с неодобрением, разумеется. — Я ж уехал совсем крошкой, восемнадцать лет мне было.
Прикидываешь возраст. Ну, лет тридцать шесть.
— И что, семнадцать лет не были в России?
— Был два месяца назад. Я часто тут бываю. Дела, — подмигивает он.
Так подмигивает, что понимаешь — дела важные. Не чета твоим делам.
— Тут дела делать нельзя, — утверждает он. — С русскими невозможно работать.
— Так работайте с евреями, — советуешь ему от всего сердца. — Или с армянами. Выбор большой.
И он так смотрит на тебя, что взгляд прожигает душу.
— В этой стране никогда ничего не изменится, — сквозь зубы бормочет он фразу, после которой ты, конечно, падаешь в нокауте. Кодовая фраза. Все кивают головами, поют «Вихри враждебные».
Удивительная это порода — русский иностранец. Он может 20 лет жить в США, может три месяца греться на пляжах Италии — но будет ровно одинаково обозлен на свою старую родину, которая, мы все не сомневаемся, причинила ему некий загадочный, но очень сильный ущерб.
— Приезжаю — и задыхаюсь, — говорит знакомая, заехавшая из своей Марбельи. — Невозможно тут находиться, сразу все душит.
Душат знакомую четыре квартиры в центре, дом на Николиной горе, счета в шести банках и приятели, которые минуту назад были рады ее видеть. Были рады до той секунды, пока она не решила объяснить, почему нас всех тут окружает говно. Почему наша жизнь — мрак и безысходность.
Объяснив, знакомая немедленно хочет в ресторан «Пушкин» — чтобы испить чашу страданий до дна. Все иностранцы хотят в «Пушкин» — и особенно русские, потому как знают, что там невыносимо дорого и невкусно, а в Испании такое вино стоит в пять раз дешевле (хоть они никогда дешевле не покупают), и что весь этот цирк с «милостивыми сударынями» — он стыдный, нелепый. Ты глядишь на нее, бедняжку, и понимаешь, что человеку черная икра не лезет в горло.
— Мне все говорят: ты не похожа на русскую! — с гордостью сообщает подружка, которая живет в Барселоне.
— Ну, наверное, потому что ты такая характерная еврейка? — предполагаю я.
И все. Обида навеки. Она «не похожа на русскую», потому что у нее вид современный, клевый… а не такой, как у этих ужасных русских, которые надевают лапти на голову.
— Здесь все через жопу! — возмущается она же тем, что хозяйка квартиры, снятой на Airbnb, опоздала на десять минут. — Что за люди?!
Я не решаюсь сказать, что в Барселоне хозяйка квартиры, которую я снимала, опоздала на 40 минут, не говорила по-английски (никто не говорит), запретила пользоваться второй комнатой (хотя снимали всю квартиру) и еще попыталась на 100 евро поднять цену. Да, а через неделю там рухнул потолок — и она не сделала за это ни малейшей скидки.
Если я поделюсь этой историей, то использую тактику Путина «а-вот-у-вас-в-америке-негров-линчевали» — и этим себя опозорю. Что в Барселоне разгильдяйство, то в России — порок системы. Только так.
— Ты, — говорят они мне, — смотришь на все через розовые очки. Прячешься от реальности.
И тут же: «На метро не поедем, там все эти ужасные люди. Они наверняка воняют и кусаются».
Эх, милый мой русский иностранец! Знакомый с «реальностью» по фейсбуку и фильмам Звягинцева. Увезший на чужбину в узелочке не только ключи от пяти комнат на Тверской (выгодно сданных в аренду богатой французской семье), но и таинственную страсть, которая побуждает его с упоением читать любую новость, любой комментарий о том, как же тут у нас в России гадко, бесчеловечно, грязно, вонюче, глупо.
Вот приехал знакомый, гражданин США в четвертом поколении, житель Калифорнии, известный телеоператор. Он так радуется. Москва такая красивая. Еда такая вкусная. Люди симпатичные. Он в восторге. Ну да, конечно, душа его американская не болит за всякий произвол, который у нас тут на каждом шагу. Ему пофигу — он ест и пьет, веселится, разглядывает исторические здания (ну, те, которые еще оленевод Собянин не снес, понятное дело).
Но этому «дурачку» позволительно. Тем более он из Калифорнии, они там все не в себе.
Но ты, москвич, ты же в ловушке. В медвежьем таком капкане. Ты должен каждую секунду переживать страдания и разочарования, и каждый шаг по этой кровавой плитке должен причинять невыносимую боль.
— Да-а-а-а! — должен кричать ты. — Да мы тут все подыхаем от безнадеги, от бессилия, от отчаяния! Унесите фуа-гра, не могу его жрать, пока творится беспредел! Верните фуа-гра, буду есть давясь, назло себе!
(И многие ведь кричат. Сама видела/слышала. Кричат, и глаза блестят, и румянец на щеках играет.)
Вот приезжает московский друг к русскому другу, который, допустим, уже лет пять живет в Берлине.
— Ну! — требует тот.
— Кошмар! Еще хуже! Было ужасно, стало ужаснее!
Экстаз. Единство душ.
— Ну, а ты чего? — подмигивает берлинский русский друг. — Не собираешься?
— Собираюсь… — печалится тот. — Но ипотека… Хотя доколе? Дальше будет хуже…
Заходит к ним, допустим, немецкий знакомый.
— Хочу в Москву съездить, — говорит. — Там вроде очень красиво.
— Ты что! С ума сошел?! Куда?! Зачем?! Там плитка! Плитка! У нас блогеров судят, геев убивают, Кремль уже сносят и делают там торговый центр, в воду психотропные подмешивают, в воздухе цианистый калий летает! Все хипстеры — агенты ФСБ!
Немецкий знакомый быстро смешивает вино с виски и уходит смотреть фильмы Звягинцева, понимая, что тот сильно преуменьшил.
А русские друзья выдыхают — ну вот, спасли еще одну невинную душу.
Московский друг по доброй привычке за три недели задумывается, как вернется в эту душную страну, в этот невыносимый город, и увидит этих злых таможенных офицеров в Шереметьево, и вдохнет отравленный воздух, и не поедет на поезде, а поедет на такси, чтобы на своей шкуре опять испытать многочасовые пробки, и потом не заснет, потому что под окнами его квартиры на Петровке все копают и все бурят…  И на душе у него, знаете, становится тепло, потому что он живо воображает, как будет лежать в своей кроватке ар-нуво и сравнивать, как «у них» и как «у нас», и так ему станет тревожно, так невыносимо, что он все же забудется нервным сном — и приснится ему, как на оленях утром ранним мчится ненавистный оленевод, а по его пути в окнах появляются образы Путина и Кадырова — мол, мы свои, не трогайте нас.
Он проснется и подумает сладострастно: «Довели уж совсем…», а утром слегка несвежий пойдет на свою работу в «Газпром» и будет там думать, где же ему провести грядущий отпуск — в Монтре или, как обычно, на Сицилии. Да где угодно, хоть в Майами, лишь бы подальше от всего этого!”